Español
Русский
Рядом с моим домом есть закрытый женский монастырь, принадлежит он ордену кларисс. Этот орден был основан в Италии в XIII веке Кларой Ассизской, последовательницей и сподвижницей Франциска Ассизского, то есть представляет собой женское ответвление францисканства.
Монахини живут в затворничестве, выходя только к врачу и... на выборы. Это последнее обстоятельство всегда вызывает иронию у жителей городка. Им же отчасти они объясняют привычный перевес «правых» на всякого рода выборах: мол, известно, за кого голосуют многочисленные местные священники, монахи и монахини (городок наш в феодальные времена был в подчинении епископата, а сейчас здесь сохраняется епископская резиденция, так что церквей и монастырей хватает). В городке чуть ли не все друг друга знают, по крайней мере, коренные жители, но монастырь, хотя и выходит фасадом на оживлённый бульвар, остаётся для них тайной за семью печатями. И когда мы захотели сделать интервью с монахинями, все предрекали нам решительный отказ с их стороны. Но, как часто случается, «внутренний цензор» преувеличивал: со стороны «внешнего цензора» не возникло преград.
Мы отправились в монастырь вдвоём и в довольно странном, для такого визита, составе: я, русская (надо представлять, с чем ассоциируются русские для испанских церковников), и мой знакомый Доминго, старый коммунист и, несмотря на свое благочестивое имя, человек неверующий, или, скажем так, верующий, но отнюдь не в церковные догмы. Визит состоялся благодаря ему: оказалось, он в приятельских отношениях с одной из тамошних монашек-старожилок, которую именует Пакитой. В стародавние времена они жили на одной улице – под названием улица Комедии – до тех пор, пока Пакита в 16 лет не ушла в монастырь.
Мы вошли в монастырь и позвонили в звонок у "вертушки", через которую монахини продают изготовленные ими сладости и булочки. Вертушка поехала, и появилось крошечное застеклённое окошко, через которое совершенно нельзя разглядеть, кто на тебя оттуда смотрит. Тут же разыгралось коротенькое театральное представление, судя по всему, отрепетированное множество раз – при каждом визите Доминго в монастырь.
– Ave María Purísima…, – произнесла Пакита пароль («Да здравствует Мария чистейшая...»).
– Добрый вечер, Пакита, – откликнулся Доминго.
– Что ещё за «добрый вечер»? – начала браниться Пакита. – Ты не знаешь, что нужно отвечать: «...sin pecado concebida» («...без греха зачатая»)?
– Ну, хорошо, хорошо, – продолжал бузотёрить Доминго, – без греха зачатая, как вы полагаете.
– Что значит «как вы полагаете»? – полушутливо кипятится монахиня, но уже приглашает нас подняться по лестнице в локуторио.
Так я узнала, что «локуторио» – это не только специальные переговорные пункты, откуда иммигранты в Испании по дешёвке звонят домой, но и комнаты для свиданий с посетителями в монастырях.
Это локуторио произвело на меня поначалу самое неприятное впечатление. Плохие возникают ассоциации, когда разговариваешь с людьми через решётку. Правда, как только за решёткой включили тёплый золотистый свет и одна за другой там появились и расселись полукругом пять монахинь в своих экзотических одеяниях, – стало похоже на театр.
Пакита заявила, что предпочитает, чтоб «в печати» её называли сор (сестра) Мария дель Кристо Рей, а в скобках – Пакита. «Это было моё имя, когда я жила в миру, впрочем, я и сейчас живу в миру, где же ещё?» Самую пожилую, но не сказать, чтоб сильно старую, монахиню звали Мария-Тереза. Её мирское имя мы забыли спросить, а у остальных оно совпадало с церковным именем. Аббатису звали Мария-Луиса. И двух самых молодых, между тридцатью и сорока, монахинь – Лус-Мария и Росана-Мария. Короче, всех их звали Мариями, и я для краткости буду называть их всё-таки Пакита, Тереза, Аббатиса, Лус и Росана. Сразу выяснилось, что две последних – колумбийки. Не слишком деликатный Доминго высказался кстати, что в испанских тюрьмах 80% заключённых – иммигранты (эти данные я не проверяла).
Мы попросили всех пятерых рассказать, как они оказались в монастыре.
Об Аббатисе (и о музыке)
Аббатису мы, конечно, первым делом спросили, как становятся аббатисами. Оказалось, у кларисс их выбирают вполне демократично: раз в три года прямым тайным голосованием на общем собрании монастыря (el capítulo conventual). Правда, членами собрания являются только полноправные монашки, то есть принявшие постоянный, или торжественный, обет (первый, пробный, год монашеской жизни называется «постулантат», по окончании его ты принимаешь постриг и даёшь простой, или временный, обет, и потом только через два года – постоянный).
Аббатиса: «Мне 47 лет. Я родилась в Таранконе, провинция Куэнка. Мои родители не были из тех христиан, что ходят каждый день на мессу и читают молитвы, но всё ж они были христианами и воспитали меня соответственно. И я всегда искала что-то в религии и хотела в какой-то форме посвятить себя Господу, но не знала, в какой именно. Девочкой мне больше всего нравились миссионеры, которые приходили к нам в школу и показывали фильмы о своей деятельности, проводили праздник «Святого Детства», мне нравилось ходить с кружкой собирать деньги в помощь детям в бедных странах. Я росла и стала заниматься благотворительной деятельностью, вошла в группы «Религия Марии» и «Комментарий к Евангелию». Скажем так: немножко развивала свою духовную жизнь... Через несколько лет я поехала в Куэнку, чтоб поступить в школу медсестёр, но завалила экзамен, и следующие два года ничего не делала. Однажды в Куэнке я вошла в церковь, даже не зная, что это была церковь одного закрытого монастыря, и там за решёткой увидела монахинь-затворниц... Тогда-то я и поняла, что Бог хочет меня для этого. Но мне было очень трудно оставить моих родителей. Потом одна моя подруга поступила вот в этот монастырь к клариссам, и мы группой её навестили. Так я узнала кларисс. Дело в том, что когда за несколько лет до того в Куэнке я почувствовала склонность к затворничеству, я не могла предпочесть ни один из орденов: ни кармелиток, ни Святую Терезу, ни францисканок. И вот сейчас, не обсуждая этого ни с кем напрямую, я почувствовала, что мне здесь нравится. Я несколько раз навещала эту сестру, разговаривала с ней, мы писали друг дружке. И потом я захотела поступить сюда… И чувствую себя счастливой».
– И никогда за всё это время ты не пожалела об этом?
– Жалела только в начале постулантата. Я ведь не знала здешней жизни. Я чувствовала, что сёстры меня принимают и поддерживают, но... одиночество комнаты (мы говорим «келья»), особенно по ночам... Я чувствовала себя плохо... или – что это просто не моё. Рядом не было папы, мамы, а мы ведь всегда ужинали вместе, всей семьёй... Но это было только в самом начале, потом прошло. ...Ну, а утром мы вставали, мылись в тазиках – тогда было так, с тех пор жизнь сильно изменилась, так же, как и во внешнем мире, – и всё становилось на свои места...
– У тебя есть увлечения?
– Мне очень нравится музыка.
– И как ты думаешь, ты смогла в ней реализоваться?
– Ну, нет, я не играю, я только слушаю.
– Это всё равно. Ты слушаешь музыку в свободное время?
– В общем-то, я могла бы слушать, но обычно мы слушаем все вместе.
– У вас есть радио?
– Есть, но мы его не включаем.
– Но ты можешь слушать свои диски? У тебя есть, на чём?
– Нет, повторяю, что всё это коллективно. Обычно мы слушаем музыку, когда обедаем. Ставим классику.
На прямой вопрос, какие композиторы ей нравятся, аббатиса затруднилась ответить, и тут её обогнали Пакита, объявившая, что её любимый композитор Бетховен, и Тереза, сказавшая, что чаще всего они ставят Моцарта и Вивальди, а ей лично ещё очень нравится музыка из фильма «Миссия».
О сестре Марии дель Рей Кристо (Паките) и о «призыве»
«Я ушла в монастырь в 16 лет. Не смейся! (Это усмехнулся Доминго). Я очень хорошо знала, что делаю. Я не знала, что будет потом, но я знала, что делаю. Я знала, что Бог меня хочет – вопреки всеобщему мнению: все думали, что я не выдержу в монастыре и недели. Жила я весело и интересно, у меня была куча друзей и подруг, я училась. И оставила учёбу, друзей, родителей. Мои родители воспротивились категорически. Но так случилось, то моя мама как раз услышала по радио передачу, где одна женщина рассказывала, как не отпустила дочь в монастырь, сказала ей: «Я бы предпочла, чтоб ты умерла, чем ушла в монастырь», и дочь, действительно, умерла, и эта женщина была просто убита. Эта передача подтолкнула мою маму всё-таки отпустить меня. Я была старшей среди детей и первой ушла из дома, все очень жалели, уливались слезами. Разлука с семьёй – вещь очень болезненная и горькая. У меня было ощущение, что я ухожу из жизни, и это на самом деле так и было, потому что затворничество в то время было строжайшим, нельзя было выйти даже к врачу. Например, помимо вот этой решётки, здесь была ещё одна, мелкая, и плюс занавеска. Посетителей нельзя было видеть, только слышать. Я поступила в монастырь в 1963 году. В то время поступающие в монастырь обычно делали денежный взнос, вроде как приданое невесты. Не то что бы мои родители были бедными, нет, мы были нормальной семьёй, но... помимо того, что ты покидаешь родителей, братьев-сестёр... в общем, меня освободили от взноса. Сейчас мы можем жить нашим трудом, но в те времена монахини вышивать вышивали, и замечательно, но не брали за это много денег, потому что если берёшь слишком дорого – останешься без работы. И поэтому эти денежные взносы вкладывали в банк и жили на проценты».
– Всё-таки мне непонятно, что толкнуло такую девчонку, как ты, весёлую и заводную (это заметно и сейчас), бросить всё и уйти в монастырь, – говорю я.
– Первое, что здесь надо понять, – это «призыв». Это главное. Впрочем, понять, что такое «услышать призыв» нельзя, это можно только пережить самому. Я, например, почувствовала призыв и увидела с полной ясностью, что должна стать монахиней-затворницей. Смотри, я училась у урсулинок, знала адоратрисс, у которых учились мои подруги; в больницах тоже были монашки... Никогда я не чувствовала призвания к этому, никогда. И потом меня потянуло не к клариссам, о них я и думать не желала, а к кармелиткам. Но, по стечению обстоятельств, пришла сюда, узнала кларисс, мне объяснили, что их жизнь не так уж отличается от жизни кармелиток... И я до самого последнего момента бегала на танцы, потому что мирская жизнь так же притягивала меня, как монастырская.
– Но был какой-то момент, когда ты впервые почувствовала этот самый «призыв»? Где ты была в тот момент? Что делала? Ты помнишь?
– Ничего особенного, я делала «духовные упражнения», в школе нас заставляли их делать, и мои «духовные упражнения» были сплошным фиаско: вечно хохоча и смеша других; вечно на коленях, наказанная. Но именно там я почувствовала, что Бог меня хочет монахиней...
