Испанцы в России 20-30-х годов II: Диего Идальго

Галина Лукьянина

В 1928 году 42-летний нотариус Диего Идальго решил съездить в Россию «диким» образом, как частное лицо. Не как журналист, не как делегат. Ему очень хотелось посмотреть своими глазами на то, что там происходит, оказаться в эпицентре событий. Хотя нашёлся и благовидный предлог – изучение права и нотариата в России.

Добрая четверть книги «Испанский нотариус в России» (1929) – рассказ о том, как он пытается добиться визы, как вынужден продлевать своё пребывание в Париже и ходить, как на работу, в советское консульство в надежде получить положительный ответ от таинственных высших инстанций – и каждый раз напрасно. Особенно ему досадно, что в то же время в Россию идёт «Cap Polonio» с группой состоятельных испанцев на борту, которые, скорее всего, ни малейшей симпатии к республике рабочих и крестьян не испытывают, – но у них нет проблем с визами... Для него же это становится настоящей пробой его упорства. И потом, так не хочется, чтоб мадридские друзья посмеивались над горе-путешественником, который не смог продвинуться дальше Парижа. Ведь сколько было страшилок, уговоров не ездить, а он поехал... на зависть всем. Описание этого незримого, но непробиваемого барьера, этого странного искривления пространства, отталкивающего от восточной границы Европы, – подогревает любопытство читателя как начало хорошего романа: что же там? Но это не роман, и даже не репортаж – это реальные письма, которые Идальго пишет другу с дороги. Потом некий издатель настоит на их публикации, оценив в них непосредственность и отсутствие политического расчёта. Так появляется книга.

Наконец, он пересекает советскую границу, и на читателя начинают сыпаться любопытные бытовые детали, воссоздающие живую картину России той легендарной поры. Собственно, и пробыл-то он там только сентябрь 1928 года (большой кусок отведённого под поездку времени съело «сидение» в Париже), поэтому трудно ждать какой-то связной концепции и определённого мнения о Советской России (он, скорее, утонул во впечатлениях) – но детали интересны. У кого ещё прочитаешь, что в Москве «на всех тротуарах есть ёмкости, чтоб бросать туда предметы, и все их используют, даже чтоб бросать окурки»? Похоже, что для испанца это что-то новенькое, даже испанского слова, аналогичного «урне», он, кажется, не находит.

Улицы, гостиница, частные квартиры, театры, суд, тюрьма – обо всём он прилежно «отписывает» своему другу.

Два гида помогают ему «ориентироваться в этом Вавилоне»: русский аспирант-искусствовед «Хорхе» Корсунский и испанский рабочий Ибаньес, приехавший «на один из многочисленных съездов», да так и оставшийся в Москве. К ним у него были письма от общих знакомых, и они исправно выполняют роль гидов, в том числе и идеологических. Корсунский «говорит, как ясновидящий и, судя по манерам, принадлежит к тому типу людей, которые ради идеала могут дойти до любого героизма, до любого самопожертвования». При первой же встрече он произносит часовую пламенную речь в защиту советского строя, при этом даже не присев, потому что вообще-то «уже уходил». Тема его диссертации – «Легенда о Восшествии Богоматери на небо и её пластические репрезентации в средневековом искусстве».

Ибаньес – астурийский революционер с задатками авантюриста. Простой рабочий, он переводит, а также пишет собственные сочинения в модном экспрессионистском стиле. Два его романа были переведены на русский. На момент знакомства с Идальго он «вместе с Нином переводит не более и не менее как Троцкого». Между тем, Троцкий находится уже в ссылке в Алма-Ате. Жестокая борьба с оппозицией, которую наблюдает поражённый Диего Идальго, сотрясает страну.

Большое впечатление на Идальго произвёл случайно возникший (что случайно – в этом можно усомниться) трёхчасовой (!) разговор с человеком, который просто сидел в холле гостиницы и листал иностранные газеты. Этот молодой русский говорит по-итальянски и по-французски, работает инженером на заводе и состоит членом партии. Он в деталях знает ситуацию в Испании, и, как говорит Идальго, «завязывается настоящее противоборство между его любопытством по отношению к нам и моим любопытством по отношению к ним». «Я вижу, что его свобода в разговоре объясняется тем, что он говорит с иностранцем, который не задержится в его стране и никак не воспользуется тем, что услышит».

Незнакомец (он так и не представится) с пафосом признаётся в своей любви к Троцкому («память о нём, его фигура, его взгляд – всегда во мне» и ещё более возвышенно: «огненные слова», «духовный контакт», «электризовал войско» и т.д.), но единство партийной линии ему всё-таки дороже. «Вот вы и получили слабое представление о пытке, которая всех нас терзает...», – заключает он.

Именно после разговора с ним у Идальго укрепляется впечатление, «что в коммунистической партии есть что-то от церкви былых времён и от внутренней жизни больших конфессиональных ассоциаций, члены которых, соревнуясь в истовости и в дисциплине, обвиняют других в робости, в недостатке веры, в инакомыслии...» Это для него очень важный вывод, он возвращается к этому сравнению много раз: оно, действительно, объясняло ему психологию этих людей.

Обретающийся на тот момент в России Альварес дель Вайо (политик, журналист и тоже автор книг о России) отвёз Идальго в Вокс – Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. «Это, скажем так, нейтральное общество. Там не делается ни политика, ни коммунистическая пропаганда. Там предоставляют помощь иностранцам, которые приезжают в Россию с культурными целями, чтоб они смогли выполнить свою миссию», – объясняет Идальго в письме. Он всячески настаивает (и сам в это верит), что его впечатления о России никем не направляются ни в какое предзаданное русло.

В Воксе его принимает тамошний сотрудник некто Деренталь, который расспрашивает Идальго о Испании: он жил там несколько лет и, как сам говорит, «пустил корни»: «Я ведь даже участвовал в бое быков!» При этом он совершенно обаял собеседника, который пишет своему корреспонденту: «Представь себе, какое впечатление произвёл на меня этот разговор и как неожиданно было встретить в Москве человека, влюблённого в канте-хондо!» Любопытно, что это тот самый Деренталь (А.А. Дикгоф-Деренталь), который в молодости был участником боевой дружины эсеров и, по некоторым версиям, свидетелем убийства попа Гапона, а позже он – близкий сотрудник Бориса Савинкова, вместе с ним приехал в Советскую Россию, где их ждала ловушка ГПУ, и очень возможно, Деренаталь был агентом этого учреждения, потому что Савинков погиб в тюрьме, а Деренталь был отпущен на свободу. В общем, весьма насыщенная жизнь (и много сведений в интернете). Диего Идальго ничего этого не знает. Он видит только «ещё молодого человека, едва перешагнувшего сорок; но по его взгляду, по его благородному лбу, перечёркнутому глубокой морщиной, заметно, что он жил много и страдал много».

«– И мой случай, – говорит Деренталь, – это максимальное доказательство гуманизма и терпимости.
«И я не решаюсь спросить его, каков его случай, но я разузнаю, потому что, как ты понимаешь, это наверное самый интересный и интригующий персонаж за всю мою поездку».

Так пишет Идальго своему корреспонденту. Наверняка, он действительно разузнает потом о странном новом знакомом, но это останется за рамками писем.

Одним словом, его посредниками в восприятии советской действительности становится целая серия экзальтированных, по-своему глубоких, склонных к многочасовым беседам личностей. Через такую призму воспринимает Идальго Россию.

Может быть, самое лестное замечание, которое он делает о России, это такое:

«Не царит здесь ни бензин, ни футбол; и спортивная лихорадка не затронула эти земли. Спорт культивируется, и спортом занимаются; но никто не приходит в раж, обсуждая игру своих фаворитов, и результаты матчей не вносят раздора в семьи.
«Восхищение мускулами, без всякого сомнения, оттеснено на задний план другими, более благродными культами.
«Человек, который «знает» больше другого, имеет над ним неоспоримое превосходство, какими бы слабыми ни были его кулаки и какой бы очевидной ни была его неуклюжесть при пинании мяча.
«И юноши не любят хвалиться натренированностью, ловкостью или силой, потому что их хвастовство пропало бы впустую.
«Здесь, чтоб заслужить популярность и признание, не нужно тренировать ноги; достаточно тренировать мозги».

В конечном итоге, Идальго впечатлён энтузизиазмом «многих коммунистов, которые носятся, как дети с новыми ботинками, с диктатурой пролетариата», но, кажется, остаётся при своём мнении, что точно таких же результатов в плане улучшения жизни рабочих можно было постепенно достичь и при прежнем режиме – медленнее, но зато без таких жертв. В любом случае, до настоящего освобождения трудящегося ещё далеко, и путь к этому пролегает, возможно, через совсем другие меры (это можно понять из его спора с одним рабочим-партийцем).

...В 1933 году Диего Идальго, в числе нескольких десятков испанских интеллектуалов, станет основателем Ассоциации друзей Советского Союза. В 34 году он займёт ненадолго пост министра войны (так назывался тогда в Испании, и не без резона, министр обороны). В этом качестве ему придётся участвовать в подавлении знаменитого восстания шахтёров в Астурии, причём для руководства военными операциями он выберет не кого иного как генерала Франко, дав таким образом толчок его карьере. Говорят, что когда военный министр после подавления мятежа приехал победителем в городок Мьерес, один из центров восстания, то спросил про Хесуса Ибаньеса (тот был родом из Мьереса) – своего московского гида. Но не нашёл его. Ибаньес в это время был брошен уже в тюрьму города Овьедо.