«Забери у него карандаш – и он думать перестанет»

Борис – высокий профессионал. Он «учился везде, где только можно», по словам Розы.

- Он всю жизнь только рисует. Когда он был маленьким мальчиком, учительница сказала ему, что он хорошо рисует, - и он поверил. Рисует каждую минуту. Боря думает карандашом. Мне кажется, забери у него карандаш – и он думать перестанет.

В томской деревне не было бумаги – Боря замазывал белилами газетные листы и поверх – рисовал. Из Сибири семья - мать и пятеро детей - переехала в Крым. В 10 лет он сам написал письмо в республиканскую среднюю художественную школу в Киеве – и поступил. Потом - Крымское художественное училище, где, кстати, и познакомился с Розой, потом - Академия Художеств в Ленинграде. Академия набирала каждый год лишь пять человек на реставрационное отделение – Борис прошёл (Роза, увы, оказалась шестой и смогла определиться лишь вольнослушательницей). Там он узнал искусство до самых «потрохов». Не каждый художник изучал академический курс «Фальсификация»! Им ставили, например, «голландский» натюрморт – они должны были писать его в технике голландцев, красками, изготовленными по голландскому рецепту. Или написать картину a la Тициан. Физика, химия, история – всё нужно знать для профессии реставратора. Тогда бытовали споры: должен ли реставратор быть художником или нет. С одной стороны, вроде – да. С другой – вроде нет: а то ещё увлечётся и такой отсебятины «нареставрирует».

Борис «увлекается» в своих картинах.

- Где кончается икона и начинается картина? – спрашиваю.

Ответ Бориса прост:

- На картине нет надписей, а на иконе есть.

Я допытываюсь дальше: пишет ли он с религиозным чувством?

Ответ немного уклончив. Он показывает фотографию: огромное ретабло испанской церкви. На лесах фигурка – Борис в работе. «Я, наверное, тысячу часов провожу в церкви, когда пишу ретабло. Один на один с работой. Я не позволяю никому входить, даже священнику. И я должен создать образ, в который поверят все: и прихожанин, и священник, и историк. Наверное, я могу сказать, что религиозное чувство у меня есть, но на службы в церковь я не хожу».

Не трогает его и разница между католическим и православным каноном. Расхождения, мол, вообще только с Ренессанса начались – когда западная церковь в живописи всё более стала сворачивать на светский путь. Он расписал одну церковь на Украине. Он написал ретабло в церкви в деревне Сан-Мартин-де-Монтальбан (из этой деревни происходил отец Розы, так никогда и не вернувшийся в Испанию из России, и в этой же деревне Роза и Борис прожили свои первые годы в Испании).

Борис был членом Союза Художников, что автоматически обеспечивало художнику в СССР заказы и, следовательно, материальную стабильность. Диорамы в Одесском порту, настенная живопись, мозаики и т.д. Мама Розы, крымский винодел, тоже помогала с заказами – оформить дигустационный зал, например.

- И Ленина приходилось рисовать?

- Один раз и с большими проблемами. Возник серьёзный спор из-за уха – на месте ли?

- Нет, а всё-таки: чувствовался идеологический нажим?

- Нет. Я там был совершенно свободен. И здесь тоже. В профессиональном плане ничего не поменялось.

Роза вставляет замечание:

- Потому что ему всё – всё равно. Я по возможности всё решаю. Он даже письмо из банка отдаст мне – чтоб я открыла. В России у нас проблемы денег не было. Прав оказался наш преподаватель философии: все проблемы – в запросах. Здесь, в Толедо, мы купили большой дом-дворец. Ему тысяча лет. Он сейчас реставрируется. Теперь мы навсегда зависим от банка.

- А зачем вам такой большой дом?

- Смотри, мы приехали в 1991 году в Испанию с двумя чемоданами. А теперь у нас два полных дома картин. Хотим сделать что-то вроде выставочного зала, и чтоб там же работала моя школа. Может быть, будем приглашать художников из России. У нас нет наследников, поэтому мы думаем о том, чтоб оставить этот дом городу.

Галина Лукьянина